Исследовал советскую действительность в той мере, какая позволила говорить о ней, как о высшем цветение русской истории – но – так анализировал во второй половине жизни.
Находясь внутри СССР, Зиновьев выступал сатириком, ниспровергающим явь, которая была предложена советизмом; как в последствии ниспровергал капиталистическую действительность, принявшую его.
Он предложил новый жанр – социальный роман: когда философия, социология и проза соплетались в причудливый орнамент, давая тот, или иной вариант социума портретом.
В нём было нечто от ветхозаветного пророка, обличающего нравы – в том числе правителей; но обличения эти, делая яснее некоторые кадры яви, не изменяли реальность, увы…
…помимо всего прочего он был ярким художник: экспрессия линии и цвета, соединяясь, пламенели с его холстов, когда не били колоколом – в души зрителей.
«Глобальный человейник», предложенный Зиновьевым, хорошо отражал сущность происходящих процессов: низовое бурление почти обезличенной людской плазмы – и горстку имущих: власть и деньги, интересующихся этой массой в той мере, в какой она даёт им варианты роскошной жизни.
Конечно, это антиутопия, роман с героем изгоем, с конфликтом, завязываемым туго, с ощущением…ничего ужасного в человейнике нет, просто беспросветность заменяет жизнь.
Сплошной тупик, почитаемый комфортом и не подразумевающим выхода из него.
Мы, живущие в таком человейнике, если мыслим о чём-то помимо штанов и повидла, не может не согласиться с верным вектором мысли философа-писателя.
В «Русской трагедии» подробно рассматривается схема советского коммунизма: его построения, цветения, краха, и выводы о том, что именно коммунизм был построен, пусть без некоторых декларированных черт, логичны…
Зиновьев же занимался логикой как профессионал-философ.
Он мог формулировать мысли – острые, как биссектриса, мог проводить их через образную систему, вложив в персону главного героя своего изобретения – социального романа.
Его ирония всегда граничит с сатирой, а сатиру смягчает ирония.
…зияли высоты…
Зияли они в Ибанске, где вполне возможен был запуск в пруд чёрной икры, с последующим вызреванием осетрины…
Высоты зияли суммами социальных нелепостей: которые – в сравнение с воспоследовавшим постсоветским кошмаром – были просто милой чепухой…
И возвышались построенные Зиновьевым тома: философа, художника, писателя, столь остро характеризующие время, когда ему довелось жить и мыслить, что свет исходящий от них, не тускнеет.
